Метка: 1970s
**** Nashville, 1975. Une chanson sans héros
Est-ce que ce possible de décrire très brièvement le sujet de l’onzième film de Robert Altman ? Les vies de 24 personnages s’entrelacent en peloton serré dans la capitale de la musique country – la ville Nashville. Quelqu’un, comme Tom Frank (Keith Carradine) ou Martha (Shelley Duvall), essaye d’enrichir sa vie sexuelle à l’aide de partenaires occasionnels. Quelqu’un, comme un chanteur Haven Hamilton (Henry Gibson) essaye de réaliser ses ambition politique. Quelqu’un, comme Barbara Jean (Ronee Blakley), veut juste chanter pour ses fans, mais est forcé de passer la plupart du film dans le lit. Quelqu’un, comme Winifred (Barbara Harris), a du talent à chanter, mais a besoin de chance pour se faire connaître. Quelqu’un, comme Sueleen Gay (Gwen Welles), n’a pas de talent, mais est prêt à aller à toute humiliation pour monter sur scène. Certains personnages ont des tâches très simples : de mener adéquatement sa femme dans le dernier voyage (Mr. Green joué par Keenan Wynn), de tuer une star pour devenir célèbre (Kenny Frasier joué par David Hayward) ou simplement d’assister à un concert de Barbara Jean (Pfc. Glenn Kelly joué par Scott Glenn). Enfin nous avons une journaliste Opal (Geraldine Chaplin) qui essaye de trouver l’essence de Nashville en tournant le film documentaire pour BBC et Tricycle Man taciturne (Jeff Goldblum) qui n’est nécessaire que pour créer des connecteurs narratifs.
C’est incroyable, mais Robert Altman, le seul lauréat américain de trois prix majeurs de trois festivals européens les plus grands, n’a obtenu aucun prix majeur pour son meilleur film, pour son magnum opus. De comparer «Nashville» à la plupart de grands films, c’est de comparer «Le Combat de Carnaval et Carême» par Pieter Brueghel à «La Joconde». Très peu de films peuvent nous donner telle immense peinture de la vie et encore moins de réalisateurs peuvent tourner ce tableau. Manque de héros principal donne à Altman la possibilité de se concentrer sur la société dans son ensemble tandis qu’un script fort et cohérent ne donne pas au spectateur la possibilité de s’ennuyer. Seulement à première vue «Nashville» ressemble à une longue comédie musicale consacrée à la musique country et aux affaires de cœur. La célébration du bicentenaire des États-Unis à venir incorporée dans le sujet et réclamée dès les premières images, couplées avec le drapeau des États-Unis en plein écran en finale du film indiquent clairement un niveau élevé de prétentions de l’auteur. «Nashville» n’est pas une satire sur les chanteurs amateurs, «Nashville» est une satire sur toute la population du pays, une sorte de résumé de l’histoire du bicentenaire d’un État démocratique et multinational. Dans ses films plus ou moins polyphoniques Altman se moquait toujours de quelque chose : les relations sexuelles et l’institution moderne du mariage dans «Short Cuts», Hollywood dans «The Player», le monde de la mode dans «Prêt-à-Porter». Mais jamais Altman a pris une telle échelle comme dans «Nashville» où l’auteur mélange telle quantité de personnages : du candidat à la présidentielle (qui n’est jamais vu par le spectateur !) à un chanteur – hommes à succès, d’une serveuse à une vedette de la scène. En dessinant le pays de vanité où la taille de sein peut être plus importante que le talent et la participation à une chorale chrétienne n’empêche pas l’adultère, Altman ne même prétend pas d’avoir un point de vue neutre. «Nashville» est une satire convenablement mordante, réussie précisément parce que Altman ne se concentre pas sur une histoire privée mais nous offre un regard polyphonique.
Le style de réalisation permettant à Altman de créer cette polyphonie est complexe et unique. Pour transmettre la réalité pseudo-documentaire le réalisateur donne beaucoup de liberté aux acteurs qui peuvent développer leurs personnages eux-mêmes, improviser les dialogues et écrire les chansons. Les dernières prennent environ 50 minutes de temps d’écran mais ces chansons amateures ne sont pas ennuyeuses du tout, parce que premièrement chacune devient une caractéristique de personnage et deuxièmement Altman profite des chansons pour nous donner une galerie des portraits de spectateurs qui lui permettent d’étendre la couverture au-delà des personnages principaux. «Nashville» est un film trop volumétrique pour que l’on puisse le comprendre dans une vue. Altman jongle avec deux volumes cinématique – celui-ci du son et celui-ci de l’image. 24 (25 avec le candidat à la présidentielle qui n’est pas visible mais audible) personnages ne seulement créent eux-mêmes un monde polyphonique mais de plus ils parfois parlent en même temps. Bien-sûr, Altman utilise le son multicanal qui va révolutionner le cinéma dans les années 1970. Au niveau de l’image le réalisateur a deux instruments principaux : le zoom et le format écran large. Le premier permet de montre que chaque détail est en réalité une partie intégrale d’un tableau plus large (comme d’habitude Altman utilise zoom-out dans «Nashville», allant du privé au général). L’écran large peut être rempli par la multitude de personnages aux niveau différents de mise-en-scène. Cette technique nous force à constamment faire notre choix parce qu’au cinéma nous ne pouvons ni écouter deux personnages en même temps ni les suivi nos yeux. Cependant, cela ne suffit pas pour un réalisateur inventif et courageux. De plus Altman utilise activement les miroirs et les verres non seulement pour séparer les spectateurs des personnages et créer un volume spatial mais aussi pour créer les images ou les espaces se superposent si fortement qu’il est très difficile parfois de comprendre la mise en position scénique des personnages (e. g. la scène première dans un studio d’enregistrement qui vaut tout le film).
Au niveau du langage de cinéma Altman nous montre l’inconnaissabilité du monde dans son intégralité, mais on peut toujours du moins essayer de s’approcher de cette frontière en restant dans le cadre d’un seul film, pas vrai ?
*** Being There, 1979. Heureux les pauvres de cœur !
Le film de Hal Ashby est une adaptation cinématographique du roman «La Présence» de Jerzy Kosinski. Le héros principal est un jardinier de cinquante ans Chance (Peter Sellers) qui n’a jamais quitté une maison riche à Washington, qui n’a jamais rien étudié et pour qui la télé était le seul moyen de connaître le monde. Soudain son maître meurt sans laisser aucune note sur Chance. Jeté dans la rue par les nouveaux propriétaires de l’hôtel particulier, Chance parvient à emballer dans les luxueuses valises du défunt les vêtements de l’épaule du maître qui lui vont toujours en taille. En quittant la maison Chance se trouve dans un grand monde presque inconnu pour lui. Personne ne sait pas que Chance ferrait ensuite sans abri et sans argent sinon pour le cas – le jardinier est frappé par une limousine chère d’Eve Rand (Shirley MacLaine). Les vêtements luxueux et la retenue polie forcent la femme à penser que Chance est un homme riche. Eve prend Chance (elle pense que sa profession en anglais «Gardener» est son nom) à sa maison pour le guérir à l’aide d’un médecin de famille Dr. Robert Allenby (Richard A. Dysart). Ben (Melvyn Douglas), le marie d’Eve, est en train de mourir et ne quitte pas son immense maison, la plus grande aux États-Unis. Incroyable, mais Chance a plu Ben dès le premier mot. Bien que Chance puisse parler seulement de son jardin, Ben voit dans ses paroles la sagesse allégorique des paraboles. Amusé par le tact et la prévenance de son invité, millionnaire mourant présente Chance au président niais des États-Unis Bobby (Jack Warden). Chance «Gardener» devient une vedette tout américaine quand Bobby cite ses paroles. Après la mort de Ben qui a presque légué sa femme Eve à Chance, quelques hauts fonctionnaires de l’État discutent Chance comme un candidat à la présidentielle…
«Being There» est évidemment un testament de Peter Sellers. C’est lui, qui pendant presque une décennie essayait de mettre en marche l’adaptation de l’ouvrage de Jerzy Kosinski en pensant que le rôle de Chance est créé pour lui. Célébré grâce aux rôles excentriques dans «Pink Panther», «Dr. Strangelove» et «The Party», cette fois Peter Sellers construit les situations comiques sur le calme strict et sérieux de son personnage. Il n’y a pas encore de bouffonnerie et folie chaotique de ses films plus populaires. Juste avant la mort (l’acteur mourra six mois après la première) Sellers est devenu très sérieux. Dans «The Party» la naïveté de Hrundi V. Bakshi créait beaucoup de destructions et servait comme une arme de la satire contre la vie bourgeoise. Dans «Being there» il y a aussi une satire contre l’haute société, mais la naïveté de Chance devient un instrument de création. Le héros qui ne comprend rien aux relations humaines parvient à porter la lumière dans la vie des Rends. Sa sérénité et son altruisme ont ensorcelé un vieux requin d’affaires.
En effet Peter Sellers voudrait un peu raconter une histoire très personnelle, parce que l’acteur lui-même était une tabula rasa — un homme sans personnalité qui devait toujours être dans un rôle pour vivre plus loin. Sellers a vécu sa vie dans les rôles d’autres personnes et son personnage vit la vie d’autrui. Il se compose des vêtements et des manières de son maître, des paroles d’un guide de jardinage et des gestes des émissions de télé. Avec tout ça Sellers a réussi à créer une image d’un seul tenant. Hal Ashby a transformé de plus le film dans la représentation à bénéfice de Sellers. Tous les autres acteurs, même le grand Melvyn Douglas, jouent à la moitié de leurs forces, libérant la place de l’écran pour Sellers dont le plastique, les gestes et la voix sont tellement polis que nous pouvons lire la nature du héros même quand il va en arrière-plan, dans la profondeur du cadre. Et c’est Hal Ashby qui a créé le cadre dernier génial du film où Chance est comparable au Christ ni plus ni moins.
«Being There» aurait été un film très simple si Chance avait été seulement un homme taciturne, poli et absolument sans ambitions et sans intérêts matériaux. Dans ce cas-là, conformément au Sermon sur la montagne que je cite, le film deviendrait une parabole chrétienne. Mais le film d’Hal Ashby, tourné à l’époque quand la télé jouait le rôle de plus en plus important et les États-Unis survivaient des crises politiques, certainement a le deuxième fond. Les déclarations simples et droits du héros ont le prix seulement dans le contexte de la multivalence et dans les yeux d’interprète. Sur le poste du président, Chance risque à devenir une poupée parlante juste comme Ben, qui prononce les paroles d’autres sans comprennent leur sens. Et la question la plus importante – pourquoi à l’époque, quand Fellini démasque la télévision, Hal Ashby tourne le film où un homme complètement éduqué et obsédé par la télévision est devenu un saint ? Est-ce vraiment les simulacres télévisés peuvent créer quelque chose réelle et utiles ? En tout cas, je dois aller travailler dans mon jardin, quoi que vous en pensiez.
Bernardo Bertolucci
Bernardo Bertolucci aurait eu 77 ans aujourd’hui.
Paul Schreder about Confomist: «You looked at Bertolucci, it was just like he took Godard and Antonioni, put them in bed together, held a gun to their heads, and said, ‘You guys fuck or I’ll shoot you.»
Deux femmes, partie 2
Я же знаю, что вам понравилось вчерашнее сравнение, правда? Вот ещё одно: Тарковский и Наката, Зеркало и Звонок.
Deux femmes volant
Я очень люблю в истории кино находить разные формы цитат, оммажей, плагиатов, заимствований и совпадений — как сознательных, так и случайных. Эта пара — одна из любимых. Сверху 1973 год, снизу — 1975 г.
P. S. Тарковский посмотрел фильм Фридкина только в 1982 г.
Le cinéma a 124 ans !
Joyeux anniversaire le cinéma !
Voici mon cadeau pour l’art le plus important dans le monde : le film «L’histoire du cinéma».
Сегодня кино исполняется 124 года. По этому поводу я публикую фильм «История кино». Без шуток считаю это самой своей значительной работой на сегодняшний день, даром, что весь фильм — это 2549 кадров. Фильм относится к жанру экспериментального кино, смотреть его можно любым способом, но при одном условии — только на максимально большом экране! Если вам кажется, что вы что-то заметили, скорее всего, это в фильме есть. 16+.
С днём рождения!
«Days of Heaven», 1978. …и восточный ветер нанес саранчу
Бескрайние пустоши Монтаны из дебютного фильма во второй работе Терренса Малика сменились на бескрайние степи Высоких равнин на севере Техаса. Именно сюда бежит главный герой фильма «Дни жатвы» Билл (Ричард Гир) — рабочий из Чикаго, убивший в ссоре человека. С собой Билл везёт сестру Линду (Линда Манц) и любовницу Эбби (Брук Адамс). Беглецы устраиваются сезонными рабочими на большую ферму, при этом Билл и Эбби, чтобы избежать пересуд, выдают себя за брата и сестру. Живущий в уединении молодой владелец пшеничных полей (Сэм Шепард) влюбляется в Эбби. Случайно узнав, что фермер смертельно болен, Эбби по обоюдному согласию с Биллом, соглашается стать женой фермера, надеясь в скором времени прибрать к рукам всё его состояние. Первое время вольная счастливая жизнь чикагских беглецов в господском доме не омрачается подозрениями фермера. Когда он начинает догадываться об истинных отношениях между Биллом и Эбби, Билл уезжает на время в Чикаго, тем более, что он сталкивается со всё возрастущей симпатией Эбби к мужу. К новому сезону урожая Билл возвращается, и фермер вскоре получает неоспоримые доказательства любовной связи между Биллом и Эбби. Вслед за нагрянувшим тут же страшным горем — нашествием саранчи — обезумевший от потери всех своих полей обманутый муж с револьвером в руке бросается на Билла и получает в ответ удар смертельный удар отвёрткой в грудь. Билл, Эбби и Линда вновь бросаются бега, но на этот раз им будет очень сложно спастись от полиции…
«Дни жатвы», как и «Пустоши» рождались в муках — сложные съёмки, сложные отношения режиссёра с актёрами, вынужденная замена оператора Нестора Альмендроса на Хаскелла Уэкслера (в монтаже преимущественно остался именно его материал, а в титрах, тем не менее, — фамилия его предшественника), мучительно долгий монтаж. Снимая вторую подряд нравоучительную историю о грехопадении двух молодых людей, Малик идёт не вглубь, а вширь — его не сильно интересует психология героев, актёрская игра и диалоги. Основой картины и видения Малика становятся самодостаточные изумительные золотистые кадры пашни, иногда с вписанными в кадр людьми, иногда — с местными животными: кобылками, конями, дикими птицами. То, что должно было стать фоном для людских страстей, выходит на первый план, превращая в свою очередь схематичные жесты главных героев в драматургический фон, который скрепляет череду сочных пейзажей и кадров дикой природы. Малик пожирающую посевы саранчу и мятущихся под неожиданным снегом вороных коней снимает едва ли не выразительнее, чем своих героев. По сравнению с красотой колосящейся пшеницы в лучах закатного солнце или с кадрами той же пшеницы, уничтожаемой диким ночным пожаром, людские срасти любовного треугольника кажутся мелкими и несущественными. Почти так же работал пейзаж во второй новелле фильма Михаила Калатозова «Я — Куба», где снятые на инфракрасную плёнку посевы сахарного тростника были выразительнее и, главное, важнее шаблонной истории угнетения очередного фермера. Кадры-картины Терренса Малика настолько же самодостаточны, возникают и исчезают сами по себе, порой даже не складываясь в монтажные фразы. Если приход трактора у Довженко в «Земле» представлял собой важнейшее мифологическое действие, чётко вписанное с сюжет, то причудливые, изрыгающие клубы чёрного дыма, древние трактора «Дней жатвы» становятся лишь дополнением к пейзажам «яких світ не бачив», и позволяют Малику столкнуть в насыщенном, и почти лишённом диалогов, звуковом ряду картины техногенные шумы со звуками природы.
Герои «Пустошей» были вписаны в ландшафт, они стремились слиться с природой и являлись важными выразителями настроения времени. Слоняющиеся по стране как перекати-поле герои «Дней жатвы» не нашли себя ни в городских пространствах, ни в золотых коврах сочной пшеницы. Первое убийство было совершено Биллом в оглушительном грохоте сталелитейного завода, второе — в оглушающей тишине мертвой степи. Как саранча, герои лишены своего дома, своего ландшафта, и лишь бесцельно и безостановочно прыгают с места на место — финал картины по сути открывает новую страницу в путешествиях оставшихся без Билла женщин. Подобно им, сам режиссёр выстраивает перед глазами зрителей быстро сменяющуюся вереницу картин, условно нанизанную на любовную историю, напоминая, что кино — это визуальное искусство, младший брат живописи, который может оживить старшего, и тогда полотна Эндрю Уайета наполнятся движением колосьев и шумом сухого степного ветра.
«Badlands», 1973. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью
Дебютный фильм Терренса Малика с романтическим названием «Пустоши» отдалённо основан на истории самой молодой в истории США женщины, осуждённой за убийство первой степени, — Кэрил Фьюгейт, ставшей в 14 лет соучастницей своего кровожадного любовника. Кэрил выйдет из тюрьмы лишь через 17 лет, Малик же более мягко поступит со своей героиней. Рассказчицу «Пустошей» зовут Холли (Сисси Спэйсек) — в 15 лет, проживая в глуши Южной Дакоты с грубоватым отцом, девочка становится объектом интереса со стороны симпатичного местного мусорщика по имени Кит (Мартин Шин). Кит старше Холли на десять лет, похож на Джеймса Дина и является первым парнем, который обратил на застенчивую девушку внимание. К сожалению, между влюблёнными встаёт отец девочки в исполнении Уоррена Оутса, который категорически против подобного союза. В ходе возникшей ссоры Кит убивает отца возлюбленной, после чего пара сжигает дом и уезжает из городка. Поначалу они прячутся в лесу, обустраивают там шалаш и наслаждаются вольной жизнью на природе. Однако появление охотников за головами (плюс три трупа к счету Кита) вынуждает обезумевших молодых людей мчатся на украденном автомобиле через пустоши Монтаны к канадской границе. Холи, несколько уставшая от немотивированного насилия Кита (по дороге он застрелит ещё трёх человек), вовремя одумается и бросит своего партнёра, предоставив ему в одиночку выпутываться из полицейского капкана…
Чарльз Старквезер и Кэрил Фьюгейт совершили свои убийства в 1958 г., однако, культурными героями они стали с лёгкой руки Малика именно в начале семидесятых. Точно также Бонни и Клайд, застреленные в 1934 г., оживают во всей красе на большом экране в 1967 г. — в важном для бунтарских шестидесятых фильме Артура Пенна, от которого частично отталкивался Малик, выразивший Пенну благодарность в титрах. Фильм «Бонни и Клайд» был привязан к конкретному времени, построен на динамичном монтаже и скрупулёзно изучал отношения главных героев со своими семьями. Герои Терренса Малика словно повисают в безвременье. У них есть культурные ориентиры вроде музыки и рано покинувшего этот мир эталонного кинобунтаря Джеймса Дина, но на самом деле окружающая реальность как таковая их мало интересует. Кит и Холли (за)предельно инфантильны и хотят переселиться из современных США в абстрактный мир грёз и сказок, где они могли бы жить абсолютно одни, не контактируя ни с кем, кроме первозданной природы. Создание сказочного мира становится целью не только героев, но и основой творческого метода самого Терренса Малика. Использование музыки Карла Орфа, врывающейся в американскую глубинку из старой Европы, отсылает нас к местам рождения сказок, которые потом записывали Шарль Перро и братья Гримм. Оттуда же берётся и жестокость героев, которые походя могут убить случайного человека. Дети же далеко не всегда реагируют всерьёз на убийства и членовредительства, которые в изобилии встречаются в старых сказках. Прототип персонажа Мартина Шина Чарльз Старквезер, как известно, был закомплексованным инвалидом, для которого насилие стало ещё со школьных лет единственным способом поднять самооценку. Клайд Барроу у Пенна, играя в крутого грабителя, компенсирует отсутствие мужской силы. Кит же показан Терренсом Маликом общительным, уверенным в себе парнем, который своей голливудской улыбкой и раскованностью вызывает нескрываемую симпатию у всех тех служителей закона, которые будут сопровождать его на электрический стул. Парень не способен дать объяснение своим поступкам — в однотипных ситуациях его желание убивать может непредсказуемо возникать и пропадать. Если Мартин Шин воспринимается внешне как довольно типичный представитель американской молодёжи, то играющая главную роль Сисси Спэйсек благодаря своей необычной внешности действительно походит на какую-то лесную фею. В её наивности и невинности есть что-то от волшебного обаяния героинь молодой Лиллиан Гиш. Чуть позже эти же качества молодой актрисы сделают её звездой «Кэрри» (1976) Брайана де Пальмы — истории застенчивой девственницы, сжегшей своих одноклассников и убившей мать.
По мере развития сюжета и приближении к границе герои всё дальше и дальше уходят от человеческой цивилизации. Режиссёр открывает фантастические, сказочные ландшафты именно в молодой Америке, где всё ещё остались огромные территории в своём первозданном виде. Кадры ландшафтных съёмок с использованием длиннофокусной оптики, которые сделали бы по своей красоте честь «Лоуренсу Аравийскому», способны даже заурядный поезд превратить в загадочного змея, который бежит по линии горизонта, расплываясь и дрожа в толще нагретого воздуха. Малая глубина резкости, которой постоянно пользуется режиссёр вместе со своими операторами, дополнительно способствует в прямом смысле слова размыванию окружающей героев реальности. Последняя часть картины, самая поэтическая и выразительная, оставляет героев один на один с природой и собой. По сути, Малик показывает нам девственную Америку времён первых колонистов, когда страна была слишком юной, покорение природы напоминало приключенческий роман, а убийства воспринимались пассионарными предками Холли и Кита как необходимая часть быта. Возможно, эта параллель и делает «Пустоши» эпохальным фильмом, а не просто ещё одной историей о бунтарях времён зарождения контр-культур.
«Don’t Look Now», 1973. Смерть в Венеции
Фильм Николаса Роуга «А теперь не смотри» — экранизация одноимённой новеллы Дафны Дюморье. Джон и Лора Бакстеры (Дональд Сазерлэнд и Джули Кристи) теряют в пруду возле своего загородного дома дочь Кристин. После трагедии они оставляют своего сына в Англии и уезжают в Венецию, где Джон работает над реставрацией церкви Сан-Николо деи Мендиколи. В Венеции тревожно — в городе орудует маньяк, а Джону периодически мерещится девочка в красном плаще, в котором была Кристин в день трагедии. В венецианском ресторане супруги знакомятся с двумя пожилыми сёстрами — Хезер (Хилари Мейсон) и Уэнди (Клелия Матания). Хезер слепая, но при этом она обладает даром общения с духами. При первой же встрече она убеждает Лору, что может общаться с Кристин. Джон относится к этому крайне скептически, но Лора снова встречается с ясновидящей и Кристин через Хезер предупреждает, что Джону грозит опасность. Действительно, вскоре Джон чуть не падает из-под потолка церкви, а их сын в Англии получает травму. Лора вылетает домой первым же утренним рейсом, но в этот же день Джон видит жену на Гранд-канале вместе с таинственными сёстрами. Он пытается её разыскать, обращается в полицию, но всё, что ему остаётся — бродить по тёмным узким улочкам недружелюбного города, видя красный плащ то в отражении воды, то в щелях между домами…
Зимняя Венеция Николаса Роуга — один из самых мрачных городов кинематографической планеты Земля, который отлично подходит для очередного высокохудожественного триллера семидесятых. Даже Англия, где совершилась трагедия, за счёт мягкого света заходящего солнца, за счёт ещё зеленеющей травы и играющих детей обладает большей жизненной энергией. В Венеции мы видим только камень и воду: в грязных волнах плавают трупы, а в каменных лабиринтах бегает ярко-красный призрак. Лишь редкие кадры большой воды дают картине воздух. Плавучий город — царство гниения и смерти, каждая лишняя минута, проведённая героями на этой зыбкой земле чревата быстрым переселением в иной мир. По крайней мере, именно такую информацию пытается донести до родителей Кристин через медиума. Ни святой Николай, ни святой Марк чужестранцам не помогут — церковь не может спасти от нависающего рока семью своего реставратора; епископ бессилен, также, впрочем, как и мирские власти в лице полиции города.
Венеция также превращается для героев в новый Вавилон. На фоне установления пусть зыбкой, но всё же связи между миром людей и миром духов, слабеют коммуникативные каналы между живыми. Джон и Лора постоянно сталкиваются с недопониманием, многие встреченные жители города, к сожалению, не говорят по-английски. Джона часто принимают за другого человека — то за вуайера, то за маньяка. Чем больше Лора интересуется общением с духами, тем более ослабевают её связи с мужем — начинается всё с небольших ссор, а заканчивается физическим разломом реальности, когда Джон и Лора оказываются в разных временах и пространствах. Начало этого отчуждения передано уже в смелой сексуальной сцене, которая вперемешку смонтирована с флешфорвардом, показывающим одевающихся супругов.
Монтаж в принципе становится одним из главных, наряду с музыкой Пино Донаджио, орудий Роуга в создании тревожной атмосферы. Красный плащ в отражении; красный велосипед, который наезжает на стекло; красный мяч, который плывёт по холодной воде; странное красное пятно на фотографии древней церкви, которое вдруг оживает — благодаря этому нервному монтажному ряду зритель предчувствует трагедию заранее. В Венеции многие кадры из экспозиции будут врезаться в ткань повествования для передачи смятения, в котором находится Джон, и для передачи чувства опасности. Роуг играет на контрасте цвета крови и безжизненных пепельных или землистых пейзажей Венеции и её каналов. Красные сапожки Лоры словно ведут её не в ту сторону, неизменный красный шарф Джона словно кричит о грядущей трагедии, а изящная параллель между отражениями двух ярко-красных плащей в английском пруду и итальянском канале уводит зрителя в причудливый мир духов и призраков, который вполне может получить и грубо рационалистическое объяснение.