Бескрайние пустоши Монтаны из дебютного фильма во второй работе Терренса Малика сменились на бескрайние степи Высоких равнин на севере Техаса. Именно сюда бежит главный герой фильма «Дни жатвы» Билл (Ричард Гир) — рабочий из Чикаго, убивший в ссоре человека. С собой Билл везёт сестру Линду (Линда Манц) и любовницу Эбби (Брук Адамс). Беглецы устраиваются сезонными рабочими на большую ферму, при этом Билл и Эбби, чтобы избежать пересуд, выдают себя за брата и сестру. Живущий в уединении молодой владелец пшеничных полей (Сэм Шепард) влюбляется в Эбби. Случайно узнав, что фермер смертельно болен, Эбби по обоюдному согласию с Биллом, соглашается стать женой фермера, надеясь в скором времени прибрать к рукам всё его состояние. Первое время вольная счастливая жизнь чикагских беглецов в господском доме не омрачается подозрениями фермера. Когда он начинает догадываться об истинных отношениях между Биллом и Эбби, Билл уезжает на время в Чикаго, тем более, что он сталкивается со всё возрастущей симпатией Эбби к мужу. К новому сезону урожая Билл возвращается, и фермер вскоре получает неоспоримые доказательства любовной связи между Биллом и Эбби. Вслед за нагрянувшим тут же страшным горем — нашествием саранчи — обезумевший от потери всех своих полей обманутый муж с револьвером в руке бросается на Билла и получает в ответ удар смертельный удар отвёрткой в грудь. Билл, Эбби и Линда вновь бросаются бега, но на этот раз им будет очень сложно спастись от полиции…
«Дни жатвы», как и «Пустоши» рождались в муках — сложные съёмки, сложные отношения режиссёра с актёрами, вынужденная замена оператора Нестора Альмендроса на Хаскелла Уэкслера (в монтаже преимущественно остался именно его материал, а в титрах, тем не менее, — фамилия его предшественника), мучительно долгий монтаж. Снимая вторую подряд нравоучительную историю о грехопадении двух молодых людей, Малик идёт не вглубь, а вширь — его не сильно интересует психология героев, актёрская игра и диалоги. Основой картины и видения Малика становятся самодостаточные изумительные золотистые кадры пашни, иногда с вписанными в кадр людьми, иногда — с местными животными: кобылками, конями, дикими птицами. То, что должно было стать фоном для людских страстей, выходит на первый план, превращая в свою очередь схематичные жесты главных героев в драматургический фон, который скрепляет череду сочных пейзажей и кадров дикой природы. Малик пожирающую посевы саранчу и мятущихся под неожиданным снегом вороных коней снимает едва ли не выразительнее, чем своих героев. По сравнению с красотой колосящейся пшеницы в лучах закатного солнце или с кадрами той же пшеницы, уничтожаемой диким ночным пожаром, людские срасти любовного треугольника кажутся мелкими и несущественными. Почти так же работал пейзаж во второй новелле фильма Михаила Калатозова «Я — Куба», где снятые на инфракрасную плёнку посевы сахарного тростника были выразительнее и, главное, важнее шаблонной истории угнетения очередного фермера. Кадры-картины Терренса Малика настолько же самодостаточны, возникают и исчезают сами по себе, порой даже не складываясь в монтажные фразы. Если приход трактора у Довженко в «Земле» представлял собой важнейшее мифологическое действие, чётко вписанное с сюжет, то причудливые, изрыгающие клубы чёрного дыма, древние трактора «Дней жатвы» становятся лишь дополнением к пейзажам «яких світ не бачив», и позволяют Малику столкнуть в насыщенном, и почти лишённом диалогов, звуковом ряду картины техногенные шумы со звуками природы.
Герои «Пустошей» были вписаны в ландшафт, они стремились слиться с природой и являлись важными выразителями настроения времени. Слоняющиеся по стране как перекати-поле герои «Дней жатвы» не нашли себя ни в городских пространствах, ни в золотых коврах сочной пшеницы. Первое убийство было совершено Биллом в оглушительном грохоте сталелитейного завода, второе — в оглушающей тишине мертвой степи. Как саранча, герои лишены своего дома, своего ландшафта, и лишь бесцельно и безостановочно прыгают с места на место — финал картины по сути открывает новую страницу в путешествиях оставшихся без Билла женщин. Подобно им, сам режиссёр выстраивает перед глазами зрителей быстро сменяющуюся вереницу картин, условно нанизанную на любовную историю, напоминая, что кино — это визуальное искусство, младший брат живописи, который может оживить старшего, и тогда полотна Эндрю Уайета наполнятся движением колосьев и шумом сухого степного ветра.
